| |||
|
15 июля 1943 г.
Поезд идет на фронт через Сталинград, Сальск, Тихорецкую, Минводы, Баку. Через Тифлис мы попадаем в Батуми, к месту стоянки основных сил флота, и уже оттуда, по побережью, добираемся разными оказиями (машинами или идущими к передовой линии кораблями) до Геленджика. Новороссийск еще занят гитлеровцами. Первая линия траншей и проволоки за цемзаводами, первые артпозиции полевой артиллерии -- за Кабардинкой, тяжелая артиллерия, в том числе и береговая, в глубине, но не дальше Геленджика. Я еще не бывал там после лета 42-го года, но знаю сложившуюся там обстановку. Командировка на фронт от Главного Политуправления Военно-Морского Флота. Подпись -- Рогов1. В купе Анатолий Софронов2, в зеленой гимнастерке без погон, в армейской фуражке со звездочкой и в очень тесных сапогах, которые мучают его страшно. И я, и Анатолий сравнительно недавно из госпиталей, оба со шрамами и, согласно медицинской комиссии, пока не годные к строевой, фронтовой деятельности, но разве утерпишь, отсидишься, когда идет такая битва, когда бесстрашно сражаются наши друзья-черноморцы, когда еще в руках врагов Новороссийск, Таманский полуостров, Крым, близкий нам герой Севастополь. Мне хочется увидеть Сталинград. Меня увезли отсюда из Комгоспиталя, бывшей поликлиники водников, на носилках, жестоко израненного, в прошлом году. Тогда только начиналась эпопея этого приволжского русского города. Тогда упали первые бомбы. Теперь, как говорит Анатолий, недавно проезжавший через Сталинград с фронта, города нет. Расспрашивал его, отмахивался с горечью, пожимал плечами: "Что описывать, рассказывать, города нет, нет...". - Ну, как нет? Ну, что-то осталось? Расскажи... - Нет... Сам увидишь. Мне хочется увидеть близкий мне город, где я знал каждую улицу, может быть, каждое дерево. Везде память хранила нежные воспоминания о Сталинграде. Там жили мои друзья, хорошие люди. Из Сталинграда мы отправлялись на пароходе в заволжские степи, бродили по зимовникам, пытались объезжать диких степных скакунов, достаточно сказать о лихом наезднике казахе Саурбае, разве его забудешь? Оттуда комплектовался конский ремонт для казачьих соединений Селиванова, Кириченко, Плиева... Наряду с золотисто-гнедыми дончаками и выносливыми сухими конями с Кубани, из Заволжья, из степных косяков шли кони в строй молодых казачьих полков. ...В поезде ехали человек пятьдесят матросов, распевавших любезные моему сердцу моряцкие песни и мечтавших "похарчить фрицев". ...Приближаемся к Сталинграду. Здесь не было наземных войск противника, но воздушные "шайки", как сказал смазчик в Арчеде, побывали. Некоторые полустанки сметены, торчком рельсы. Под откосами разбитые вагоны и паровозы. 1 И.В. Рогов - генерал, начальник Главного Политуправления Военно-Морского Флота. 2 А.В. Софронов - советский поэт, драматург. Давно не выпадали дожди. Только вчера небольшой дождь полил землю. В ямах воронок старая, гнилая болотина и редкие лягушки. Хлеба низкие, плохие, уже выколосились. Ячмени чуть выше четверти, засоренные, редкие. Какой уж тут урожай в таком разнесчастном месте! Едоков повсюду много, хлеборобы воюют, чем и как кормится народ - трудно представить, наблюдая за этими безлюдными, высохшими нивами. Пока не вижу ни косилки, ни тем более комбайна. Зато появились птицы. Раз появились птицы, значит, война уже отсюда ушла. Высоко в небе стоит, по-видимому, степной, выносливый подорлик. Матросы поют: "Есть на Волге утес". Один из них довольно умело наигрывает на трофейном аккордеоне с яркими перламутровыми ладами. На груди матроса орел на штанге - густая татуировка тушью. Спрашиваю: "Как тебя звать?" Отвечает, не поднимая глаз от перламутровых ладов: "Ну, Петька, а что?" "Откуда?" "Новороссийский, черт с Лысой горы..." Отшутился и снова: "... диким мохом оброс от вершины до самого края". * * * ...И вот места недавних боев. Степь изрыта стрелковыми окопами, позициями артиллерии. Бугры и бугры, на поверхность выброшена саперными лопатами рыжая глина, не родящие слои земли... Могилы наших бойцов с красными и зелеными звездочками на дощечках. Надписи на дощечках карандашные - они уже смыты дождями. Кругом валяются танки: "Котовский", "Гастелло", "Клим Ворошилов", "Суворовец" - наши. И безвестные - немецкие. Каски по всей степи. Некоторые из них черные, в саже, обгорели, но не в боях, а после, на кострах. Может быть, в них варили картошку. Здание станции Котлубань - в вагоне. Селение же сметено. Землянки, трубы, скрученные из трофейной жести, из крыльев автомашин. По бурой степи, выеденной черными палами, валяются немецкие малолитражки, остовы их, скелеты грузовиков и многоосных транспортеров. Они добежали сюда вместе с армиями вторжения, но обратно уйти не могли. Танк "KB". В нем кости сгоревшего танкиста. Он так и остался за рулем, страшно смотреть. Солдаты, фронтовики окружают эту броневую могилу и будто по команде не снимают, а сдирают с голов фуражки, пилотки и смотрят внезапно засталевшими глазами. - Убрать некому, похоронить, - говорит, наконец, один. - Как некому? - второй солдат сжимает кулаки. - А мы на что? Через несколько минут всяким сподручным инструментом пассажиры с каким-то остервенением вырывают яму, вернее, выдалбливают в твердой, как камень, земле железнодорожного отчуждения, вытаскивают бережно кости танкиста, появилась старенькая шинель, снятая с плечей, заворачивают кости и опускают в могилу. Быстро, руками и совками, забрасывают землю, делают холмик. Какой-то танкист, из пассажиров, отдает на могилу свою фуражку и сейчас же обзаводится пилоткой. На самодельной коляске, смастеренной из колес буккера, подкатывает с грохотом и скрипом мальчишка. У него нет ног. Объясняет - оторвало бомбой. Мальчишка сладострастно смотрит на фуражку, прислушивается к требовательному гудку паровоза, надо ехать, машинист нервничает, и мальчишка улыбается. Ему понравилась фуражка. - Гляди мне, не смародерничай, пацан, - строго предупреждает танкист, - уворуешь, разыщу, немцы ноги оторвали, я - голову... Понятно? Мальчишка кивает и, когда танкист убегает к своему вагону, а поезд уже тронулся, кричит ему с озорством: - А зачем она ему, фуражка? ...Сталинград! Вот он, перед глазами. Сердце сжалось в тоске. Руины. Города фактически нет. Ни одного целого дома, ни одного застекленного окна, пусть бы хотя оно блеснуло под солнцем. Глазницы, обгорелые стены, облизанные дымом и исковерканные осколками! У стен пробивалась растительность, но какая? Робкая, хилая, успевшая раньше времени зачахнуть под солнцем в этих безводных, каменистых руинах. Но вот вижу - кое-где жители уже сколотили себе временные хижины, убогое жилье людей, вернувшихся сюда несмотря ни на что. Они когда-нибудь возродят Сталинград и гордо скажут: "Мы были первыми среди страшных кладбищ! От нас пошла жизнь с ее дыханием, красками, трепетом, счастьем". ...Женщины носили белый кирпич на деревянных носилках. Измученные, уставшие женщины, обсыпанные шамотной пылью. Они часто присаживались отдыхать и мало разговаривали между собой. Казалось, им и говорить трудно. Женщины брели, еле-еле передвигая ногами среди взрытой земли, мотков проволоки, навитой на противотанковых рогатках, мимо вкопанных танков с открытыми люками, мимо вагонов, изрешеченных пулями. Казалось, нужны миллионы людей, чтобы восстановить город. Но найдутся ли они? Анатолий Софронов вопросительно смотрел на меня. - Вот сам видишь, - сказал он, - описать невозможно. Когда меня спрашивали, как Сталинград, я отвечал всего двумя словами - города нет... - А будет? Он посмотрел снова туда, откуда никто из нас не мог отвести своих взоров. ...На стройке полотнище, меловыми буквами: "Выполним приказ наркома, построим в срок новый вокзал городу-герою". Пассажиры получают справки в будке, на кромке чудовищной воронки, невдалеке от кладбища трофейной автотехники. Пляшут цементные пионерки у полуразбитого фонтана, асфальт улицы убегает к площади Павших бойцов. Деревья наполовину срезаны артогнем. У витрины последних известий толпа. Кто-то громко читает сводку: "Наши войска перешли в наступление на Орловском направлении". Это за Сталинград. Помогли уроки дважды героического города. В витрине "Правды" пожелтевший лист. Газета за 11 июля. Гляжу, глазам не веря, - рецензия Федора Гладкова на мой роман "Испытание". Газету высушил и выжелтил ветер и солнце. Я не читал рецензию, жадно пробегаю ее глазами, а потом осторожно снимаю газету и прячу ее. Спасибо, Федор Васильевич! Я еду к твоей молодости, к Новороссийску, к цементным заводам, где стали насмерть и не сдвинуты с места мои боевые друзья, с которыми я был разлучен горькими месяцами страданий. Оказывается, есть литература, существуют вкусы к ней, есть в ней необходимость, если она отвечает задаче мобилизации духа. "Правда" направляет и формирует общественное мнение. Значит, будем жить, победим, будет и город, и другие города, все будет, только еще много трудов и крови. 17 июля 1943 г. Мы видели "новый порядок". Все станции на пути Сталинград - Сальск -Тихорецкая взорваны. Перевернутые, сгоревшие вагоны, паровозы. Я поразился одной незабываемой картине: паровоз, брошенный взрывом на полустанок, стал на дыбы и замер, охватив колесами стену. По полыни валялись трупы железной конницы, налетевшей с Запада. Шли воинские эшелоны и составы с боеприпасами. Телеграммы родным, написанные нами еще в Котлубани, не были еще отправлены. Нет телеграфа. Только на развалинах стен кое-где висели почтовые ящики. Поезд шел по равнине, светила полная луна. К поезду, несмотря на ночь, выходили с молоком, абрикосами, луком, вишнями. Хлеба и тут плохие. Говорят, убирают только конными жатками и косами. Машин нет. Оккупанты разграбили МТС. Трактора собирают по винтикам. А на войну идут эшелоны с великолепными "доджами", гусеничными тракторами-тягачами, танками. Такая техника сразу бы взметнула вверх земледелие, раскрыла плодородные почвы. Но война есть война. Машины на платформах, солдаты в выгоревших рубахах, и эти парни. Как много могли бы они полезного сделать, вынуждены делать одно - воевать. Я с волнением жду станцию Ея. Возле нее - Ново-Покровская. Станица моего детства. Там я учился, жил у тетки, в доме деда. Перед Еей - Песчаноокопская. Почему же станция цела? Это вызывает удивление не только у нас. Почему? Объясняет гвардии подполковник Косолапое, из 5-го казачьего корпуса: казаки корпуса генерала Селиванова, начав наступление 1-го сентября, так стремительно обтекли Песчанку, что не дали врагу взорвать ни станции, ни ее строений. Смотрим, как на чудо, на единственную уцелевшую станцию. По перрону ходит Косолапов, донец, со станицы Урюпинской, с Хопра, и говорит о недавно прошедших днях борьбы. Война еще гудит где-то у Темрюка, у Крымской, близ Цементных заводов Новороссийска... Там она не прошла. К Ее подъезжаем ночью. Выходим с Софроновым к развалинам станции. Уцелело багажное отделение, кирпичный закуток. Возле него лежат женщины, много женщин, ожидают поезда, который должен пройти мимо. - Что за поезд? - спрашиваем их. - Ожидаем двадцать шестой год, - отвечает одна из женщин, приподнимаясь на локте. - Какой это двадцать шестой год? - Ребят с двадцать шестого. Призваны ребята с двадцать шестого. Наши. Были в Прохладной, формировались, а теперь должны ехать через Сталинград и дальше. Написали нам письма - проедем через Ею. Ждем... Объясняет та же женщина. Остальные слушают молча. - Долго ждете? - Я сама всего трое суток, а есть по две-три недели... Многие женщины поднялись, пошли к эшелону. Другие продолжали лежать на земле, возле чувалов с нехитрой снедью для своих ребятишек. Ведь им-то только-только стукнуло по семнадцати. Дети. Сколько любви и тревоги в этих материнских сердцах. Три недели, встречая каждый гудок паровоза, прислушиваясь к каждому отдаленному перестуку колес. И когда остановится поезд, они идут к нему. - Не из Прохладной? - Не двадцать шестой год? Проходит много эшелонов. Спрыгивают танкисты, стрелки. Вначале, не поняв в чем дело, наверное, шутят, а потом, узнав, в чем же дело, делятся сахаром, который матери оставляют для своих ребят, утешают. Мы говорили, что поезд с Прохладной обязательно придет, не минует Ей, что они еще раз обнимут своих сыновей рождения двадцать шестого года... ... Я спрашиваю о доме своего деда. Невольно захолонуло сердце. Кто-то сказал, что дом дедушки сожгли. Выясняю. Долго рассказываю этим женщинам, которые, казалось, потеряли здравый смысл от долгого ожидания, от своих дум, где стоит наш дом. Наконец, до них доходит, и они говорят: "Цел". Сожгли другой дом, рядом, а наш нет. Мы проходим кирпичами водокачки, сложенными штабелями. Луна льет мертвый свет на мертвую Ею. Тихо спит станица. Люди говорят шепотом даже на перроне. Немец ушел, но он еще не покинул Кубани. Он зацепился за клочок земли и ждет... Едем дальше. Ровного нет, так же, как нет Порошиной, нет Тихорецкой, Малороссийской, Мирской и так дальше. Везде прошел современный Мамай! 18 июля 1943 т. - Кавказская! - сказал проводник. Я быстро умылся. Остатки желтой воды. Предупредили - до Грозного воды не будет. При подходе вижу руины кирпичных домов и преследующие везде по дороге остовы вагонов, перевернутых на спину силой взрыва. На руинах станции Кавказской, на фоне обгорелых стен и дымка, поднимающегося над черной трубой, надпись, сделанная черными буквами на белой виньетке: "Проклятие и смерть немецко-фашистским захватчикам, их государству, их армии, их "новому" порядку в Европе". Кавказская лежала в развалинах, так же, как недалекий рабочий Тихорецк. Слова Сталина на этих страшных стенах звучали, как проклятие Аввакума. ...Я видел здесь же двух дружков казаков. Они стояли, поставив по одной ноге на ось ската вагона из Кенигсберга, и говорили о боях. Один, в комбинезоне танкиста, рассказывал, как он убил немецкого автоматчика. Другой, со шпорами, погонами лейтенанта, в кубанке, говорил, как рубил немцев под Матвеевым курганом. Два парня из одного колхоза наперерыв рассказывали, хвалились, и в посадке их голов, в плечах, на которых должны бы, вопреки всему, висеть алые башлыки, было настоящее казачье. Так говорили во времена моего светлого детства казаки, прибывшие с Турецкого, из-под Сорокамыша или Эрзерума. Поезд идет. Вправо эшелон, на нем танкетки. Наши танкетки. Все обгорело и застыло, как в "Спящей царевне". Кубань перед Гулькевичами разлилась. Над Кубанью девушки в светлых гимнастерках, у зениток. Охраняют мост. Кстати, мосты все новые. Восстановленные. Идем на Армавир, который тоже разрушен... 19 июля 1943 г. Вот уже трое суток мы едем по территории, разрушенной германцами. Мы проехали Армавир, его развалины центра, Минеральные Воды, Беслан. Беслан кое-как сохранился. Но пути все разобраны и заросли травой. Появились первые осетины. Вдали, в голубой дымке стоят Кавказские горы. Сюда дошли танки немцев. Какой восторг и звериное чувство завоевателей должны были возбудить эти горы, начало похода на Персию и Индию, в сердцах германских покорителей. Железный ветер разбился о Кавказ, вернее, о русские непокоренные дивизии, собранные для решительного отпора у отрогов |
| Поделиться мнением |
